которые отравляли юную его жизнь, мешая заснуть. Ведь эдак он битый час, а то и больше, мучаясь совестью, станет ворочаться, не давая спать Освальду.
Дикки, однако, воспринял его слова без улыбки и произнёс со злостью:
– Ты изверг. Заткнись, Освальд.
А после этого лёг на кровать и разрыдался.
– От изверга слышу, – ответил Освальд, но не со зла, а больше по привычке, хотя в голосе его прозвучало при этом искреннее сочувствие к терзаниям брата.
Выбравшись из кровати, Освальд тихонько прокрался в комнату девочек, рядом с нашей, и попросил:
– Эй, зайдите-ка к нам на минуточку. А то Дикки там так ревёт, что скоро сбежится весь дом. Надеюсь, совет старейшин ему поможет.
– А что случилось? – спросила Дора, надевая халат.
– Да ничего страшного, кроме того, что он убийца, – пояснил Освальд. – Пошли. Только не поднимайте шума и постарайтесь не споткнуться о половики и наши ботинки у двери.
Сёстры проскользнули в нашу комнату, и Освальд сказал:
– Дикки, старина, девочки пришли. И мы сейчас устроим совет.
На попытки сестёр утешить страдальца поцелуями тот не поддавался, передёргивал плечами и не произносил ни слова. И только после того, как Элис взяла его за руку, глухо произнёс:
– Расскажи им ты, Освальд.
Вы, вероятно, заметили: пока Освальд и Дикки оставались вдвоём, справедливый старший брат – с полным на то основанием – объявил виноватым в падении рабочего Дикки, которому приспичило лезть на крышу за своим дурацким мячом, чего сам Освальд делать не собирался, зная наверняка, что мяча там нет. Однако теперь, в присутствии посторонних, Освальд, конечно, смягчил трактовку события:
– Мы, видите ли, пока рабочие обедали, передвигали их лестницу. Ну, вам же известно про человека, который с неё упал? И мы потом с ним доехали в кебе до места, где находился тот самый козёл. Короче, Дикки только сейчас пришло в голову, что это мы во всём виноваты. Ну, что рабочий упал из-за нас. Это же мы не сумели поставить лестницу обратно, как было нужно. И Дикки считает, что, если у рабочего начнётся заражение крови, мы с ним станем убийцами.
Тут Дикки как человек чести сел на кровати, пошмыгал носом, высморкался и сказал:
– Идея с передвижением лестницы была целиком моя, а Освальд лишь мне помогал.
– А мы не можем попросить дядю, чтобы он избавил беднягу от нужды хотя бы на то время, пока тот не поправится, и помог его семье? – спросила Дора.
– Можем, конечно, – откликнулся Освальд. – Но тогда вся история выйдет наружу, а с ней – и мяч для «пятёрки», хотя вовсе не факт, что оранжерея из-за него стала течь. Я ведь уверен: он так и не перелетел через дом.
– Нет, перелетел, – тут же последовало возражение Дикки, и он в последний раз сурово сморкнулся.
Великодушие к мучимому совестью противнику не позволило Освальду вступить в спор, поэтому он просто продолжил:
– А что касается лестницы, то она, возможно, упала совсем не по нашей вине, а сама заскользила по плиткам. И всё было бы точно так же, даже если бы мы к ней совсем не притронулись. Но человек-то упал… И я знаю, что мы…
Согласен, звучит это путано, но Освальд был сильно взволнован и мысли свои и чувства излагал уж как выходило.
– Нам нужно что-то придумать, чтобы добыть деньги, – отозвалась на его слова Элис. – Ну, как мы делали, когда искали сокровища.
Девочки вскоре вернулись к себе, и какое-то время нам было слышно, что они переговариваются за стеной, а когда Освальд уже почти засыпал, дверь отворилась, и фигура в белом, проскользнув в неё и низко склонясь над почти спящим братом, прошептала:
– Мы придумали. Устроим благотворительный базар. Ну, такой же, какой в приходе старшей сестры миссис Блейк устроили в пользу церкви.
И фигура в белом испарилась, а Освальд, поняв, что Дикки заснул, повернулся на другой бок и тоже забылся сном.
Снились ему козлы. Гигантских размеров, величиной с паровозы, они то и дело звонили в церковные колокола, пока Освальд не пробудился. Тут-то он и понял, что это сигнал к побудке и подаёт его не звонящий в колокола огромный козёл, а всего-навсего горничная.
Идея благотворительного базара, похоже, нашла поддержку у всех.
– Предложим участвовать каждому, кого знаем, – сказала Элис.
– Наденем лучшие платья и будем продавать в киосках разные вещи, – подхватила Дора.
Дикки добавил, что можно устроить базар в оранжерее, коли растения оттуда всё равно вынесли.
– А я бы тогда написал стихотворение про пострадавшего, чтобы прочесть на базаре, – вызвался Ноэль. – Я знаю, на таких базарах читают стихи. На том, где мы были с тётей Керри, один мужчина читал стихи про ковбоя.
Г. О. поднял тему конфет. В том смысле, что их нужно побольше и тогда у нас отбоя не будет от покупателей.
А Освальд сказал, что кому-то требуется поговорить с нашим отцом, и вызвался, если остальные его попросят, это сделать. И сделал безотлагательно, страшась того недоброго, что, как он чувствовал, может стрястись в любой момент.
Страхи совершенно его оставили, когда он рассказал отцу про то, как они с Дикки передвинули лестницу, и про проклятый мячик, и про всё прочее. Отец наш повёл себя с большим благородством. Так что отвага Освальда, решившего явиться с повинной, принесла самые радостные плоды.
В тот же день девочки разослали приглашения всем нашим друзьям, а мальчики отправились по магазинам – посмотреть, что можно приобрести для благотворительного базара, после чего сходили справиться о здоровье мистера Огастаса Виктора Планкетта, а заодно повидаться с козлом.
Остальным козёл понравился не меньше, чем Освальду, и даже Дикки был совершенно согласен, что приобрести его – наш долг во имя несчастного мистера Планкетта.
Ведь, как объяснил всем Освальд, если козёл без предоставленной нам его владельцем скидки стоит один фунт два шиллинга и шесть пенсов, мы легко сможем его за такую сумму продать, выручив в пользу страдальца пятнадцать шиллингов чистой прибыли.
И, предварительно разменяв десять шиллингов для совершения сделки, мы козла купили. Хозяин его, отвязав от стены верёвку, передал конец Освальду, который, в свою очередь, поинтересовался, не ощущает ли этот щедрейший человек себя ограбленным, уступив нам своё животное за столь малую сумму. «Отнюдь, – ответил бывший хозяин козла. – Даже не думайте, юные джентльмены. В любой день недели готов уступить, коли люди хорошие».
Мы повели козла домой. Он прошёл приблизительно половину улицы, а дальше идти отказался. Встал как вкопанный. Вокруг тут же собралась уйма мальчишек и взрослых зевак. Можно было
